«Не хотите ли подбавить рому?»: Екатерина Рахилина — о нестандартном Лермонтове

В минувшую пятницу руководитель школы лингвистики Екатерина Владимировна Рахилина представила на научном семинаре школы лингвистическое исследование творчества М.Ю. Лермонтова.

Исследование основано на Корпусе текстов XIX века — этот ресурс, созданный школой, представляет собой новый инструмент для мониторинга малых грамматических, лексических и лексико-синтаксических сдвигов в русском языке. Корпус текстов XIX века тесно связан с КРУТом (Корпусом учебных текстов) и RLC (Russian Learner Corpus). Все три корпуса имеют особую разметку по ошибкам, которая позволяет изучать эффекты интерференции и изменений в языке. Корпус сопряжен с ними именно через исправление «ошибок» — язык XIX века претерпевает существенные правки при переводе на современный русский, поэтому разметка отчасти совпадает с платформой RLC.

В настоящее время в корпусе размечается роман Михаила Юрьевича Лермонтова «Герой нашего времени» (проект «Тамань сегодня»). Основная задача проекта — поиск и регистрация устаревших единиц русского языка, а также разработка подходов к чтению подобных текстов. Читабельность (readability) текста — один из показателей, которые используются при исследовании текстов XIX века. Она показывает, насколько далёк язык XIX в. от современной нормы: нужно ли переписать одну десятую текста или половину, чтобы текст был нормативным в современном понимании этого слова?

Лермонтов в это исследование попал по нескольким причинам, и важнейшая из них — это широчайшее распространение его произведений. Так или иначе с ним сталкивались все, как минимум на уроках литературы в школе, многие строчки с тех пор помнят наизусть, и, разумеется, тогда его читали без словаря. Интуиция носителя подсказывает, что Лермонтов не мог писать на устаревшем языке. Однако подробный лингвистический анализ доказывает, что для чтения Лермонтова необходимо знание не только языка, но и истории и культурологии (чтобы представить офицерский сюртук без эполет, необходимо знать реалии того времени — например, покрой стандартного сюртука). Историзмы — самая очевидная часть исследования, однако в этом проекте важны не только сдвиги в лексике в самом широком смысле слова, но и словоизменение, словообразование, сочетаемость и синтаксис. Так, кроме стандартных историзмов-существительных можно выделить еще и нестандартные фраземы (мелкие изменения без мотивации, типа не хотели ни за что в свете тронуться с места — на свете) и конструкции (мелкие значимые изменения за счет изменения семантики и синтаксиса частей: Как теперь гляжу на эту лошадь — Как сейчас вижу...)

Исторический микросинтаксис в тексте Лермонтова реализуется через кальки, по-видимому, с французского (неактивный субъект в качестве подлежащего):

Я слез и подкрался к окну: неплотно притворенный ставень позволил мне видеть пирующих… 

Fr. Une autre porte entrebaillée me laissa voir un vieillard une Bible à la main ...

Однако даже с кальками не все так просто. Русский язык, в отличие от французского, известен как pro-drop language (это правила опущения анафорических местоимений ‘null subject' — пришел, увидел, победил VS. он пришел, он увидел). Однако в момент наибольшего влияния французского на русский сближения нет – потому нет причин говорить о калькировании. Действительно, современный русский много  ближе к французскому, чем язык Лермонтова, в котором опущения встречаются  гораздо чаще:

<…> и все грустила, напевала свои песни вполголоса, так что, бывало, и мне становилось грустно, когда слушал ее из соседней комнаты. [когда я слушал]

Поверь мне, аллах для всех племен один и тот же, и если он мне позволяет любить тебя, отчего же запретит тебе платить мне взаимностью?» [отчего же он запретит]

Другая точка вариативности — приставочные конструкции с изменением семантики:

Не хотите ли подбавить рому? (в чай, где рома пока нет)

Задние его копыта оборвались с противного берега (веревка оборвалась, но копыта сорвались)

Нырнул из-за куста (нырнул в воду, но вынырнул из-за)

Особенно интересен последний пример — глагол нырнуть меняет семантику в беспрефиксной форме, ср. вдруг Казбич, будто кошка, нырнул из-за куста, прыг сзади его на лошадь, ударом кинжала свалил его наземь, схватил поводья ― и был таков.И в случае нырнуть, и в случае вынырнуть у Лермонтова направление движения маркируется вне глагола.

На более высоком уровне, синтаксиса, видны существенные изменения: по мнению современного разметчика «чаще всего все слова в предложении стоят не на своем месте». Почему так происходит и что изменилось за 200 лет?

Во-первых, ушли местоимения в постпозиции — как клитики:

Присел я у забора и стал прислушиваться, стараясь не пропустить ни одного слова vs Я присел … и стал прислушиваться.

Во-вторых, встречается постпозиция прилагательных, которая в современном языке бывает как признак старинного сказового стиля:

Со всех сторон горы неприступные, красноватые скалы, обвешанные зеленым плющом и увенчанные купами чинар, желтые обрывы <…>

В-третьих, частотна постпозиция наречий:

Тут толпилось шумно десятка два грузин и горцев; поблизости караван верблюдов остановился для ночлега.

С точки зрения семантики обращает на себя внимание следующий пример: среди разных значений субстантивированного другой / другая (от прилагательного другой: другой пример), ср., например,  один за другим,есть особенно замечательное с лингвистической точки зрения. Семантически оно жестко привязано к фрейму любовного треугольника и означает ‘соперник (соперница) /  Х-а’:

Нюся бросила его, ушла к другому. [Ю. М. Нагибин. Недоделанный (1992)]

Как и соперник (соперница) оно является реляционным, однако с некоторой уникальной референциальной спецификой, которая обусловлена значением исходного  прилагательного другой. Прилагательное другой со значением ‘отличный от Х’имеет несколько значений, и в частности – употребляется при выборе объекта из пары:

в другой руке он держал цельную сёмгу в шкуре и с хвостом. [М. А. Булгаков. Мастер и Маргарита, часть 2 (1929-1940)]

Ясно, что речь идет о двух конкретных объектах, которые в данном контексте оказываются противопоставлены так, что второй определяется относительно первого. Это свойство данного признакового другой наследуется его производным, которым и является субстантивированное прилагательное со значением ‘соперник / соперница Х-а’. Таким образом, субстантивированное другой предполагает не абстрактного, уже имеющегося соперника или соперницу, а конкретного человека, который обычно знаком говорящему или по крайней мере субъекту соответствующего предиката: 

Нюся бросила его, ушла к другому. Этот другой был старинный Тимкин приятель, <…> огненно-рыжий парень Гошка <…> [Ю. М. Нагибин. Недоделанный (1992)]

В случае максимальной неопределенности он подобен слабоопределенному, но конкретно-референтному (в терминологии Е.В.Падучевой) кое-кто (кое-что):

Придётся признать, что ещё кое-кто знал обо всем заранее… [Вера Белоусова. Второй выстрел (2000)]

В нереферентных контекстах (со снятой утвердительностью) такие имена смотрятся странно, ср. слова знаменитой в советское время и всегда вызывавшей насмешки (именно ввиду конфликта общего контекста с референциальным статусом субъекта) песни:

 ?если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет…

У Лермонтова:

Мы расстаемся навеки; однако ты можешь быть уверен, что я никогда не буду любить другого; моя душа истощила на тебя все свои сокровища, свои слезы и надежды.

Особняком стоят в языке XIX века дискурсивные маркеры, которые сильно меняются со временем. Так, конструкция я вам говорю / представляете?может быть маркером поддержания контакта:

«Что, я говорю, нравится ли он тебе?.. да говори правду…» Сначала замялась, ну, а потом призналась, что ты ей очень нравишься. Что же, ты бы уж кончал это дело… Зачем в долгий ящик откладывать… [И. И. Панаев. Опыт о хлыщах (1854-1857)]

Так вот, я говорю, спать на учёном совете ― самое милое дело! [И. Грекова. На испытаниях (1967)]

или маркером императива:

Горкин ему строго говорит: «Вася, я тебе говорю, усни!» [И. С. Шмелев. Лето Господне (1927-1944)]

―Нет, Ася, ― уже строго сказала мать, ― я тебе говорю, совершенно одинаковые. [М. И. Цветаева. Сказка матери (1934)]

Я вам/тебе говорюможет рассматриваться как квазидискурсивный маркер «строгости», однако ранее значений у этой конструкции было больше, например, значение знаешь ли:

Это делается для того только, я тебе говорю, чтобы избежать огласки. [Д. Т. Ленский. Хороша и дурна, и глупа и умна (1833)

Одновременно индивидуальный и типичный для своей эпохи язык Лермонтова — прекрасный пример типологических возможностей человеческого языка вообще. В дальнейшем исследователи планируют продолжить исследование творческого наследия Лермонтова и, возможно, создать полный перевод «Героя нашего времени» на современный русский.