Истории Школы лингвистики. Интервью с Екатериной Леонидовной Шнитке

От Иерусалима и Лос-Анджелеса до Школы лингвистики. Первый будущий коллега — Развод филологии и лингвистики — РКИ как лингвистика усвоения языка. Аншлаг в магистратуру —Театральный роман —  Другие игры —  Пандемийная тема — Страна Касталия — Студенты — «Во-первых, это красиво»

На семинаре в 518. На переднем плане -- Е.Л.Шнитке (слева), В.Ю.Апресян

От Иерусалима и Лос-Анджелеса до Школы лингвистики. Первый будущий коллега

  — Расскажите, как Вы пришли в школу лингвистики, в лингвистику в целом. Чем занимаетесь сейчас?

 — Когда я начала заниматься лингвистикой?  Примерно… примерно давно. Я училась в Иерусалимском университете на двух отделениях: на лингвистике и на славистике. Потом я училась в UCLA, в Лос-Анджелесе. И там я уже училась на славистике, но  тоже на лингвистическом направлении. А на лингвистике я слушала курсы, и у меня были какие-то консультанты и оппоненты. Тогда я занималась референцией в русском языке XVII века по переписке соловецких монахов: oна интересна тем, что там об одних и тех же событиях  рассказывается с разных  точек зрения. 

Как я пришла в школу лингвистики? Тут есть короткий ответ и длинный ответ. Если коротко, то так получилось, что Лос-Анджелес оказался “рассадником” будущей Школы филологии. Там были две конкурирующих фирмы: UCLA и USC. И вот оттуда вышел цвет Школы тогда еще филологии, а через них в ней оказалась и я — в 2013 году.   

— Кто был первым человеком, связанным со Школой лингвистики, с которым Вы познакомились?

— Конкретно со Школой лингвистики — это была Люша Апресян, Валентина Юрьевна. Она как раз  училась в USC. Но и UCLA тоже внес свой вклад,  включая будущих руководителей Школы филологии и магистратуры Creative Writing. Но тогда ни Школы филологии, ни тем более Школы лингвистики еще не было и в помине. Это все было сто лет назад, в прошлом веке. 

Развод филологии и лингвистики

— Получается, Вы начали работать в Вышке, когда это была еще не школа лингвистики, а школа филологии. Может быть, Вы помните, как произошло это разделение?

 — Я не была в курсе закулисья, но,  по-моему, все довольно мирно происходило. Тогда филологическим направлением руководил А.Осповат, а лингвистическим – Екатерина Владимировна. Помню, например, они как-то на бегу встретились, и ЕВ говорит: “Так, нам надо еще обсудить детали  развода!”  

РКИ как лингвистика усвоения языка. Аншлаг в магистратуру

— Вы в Вышку пришли сразу преподавать?

— Первые два года я была, как бы, иностранным специалистом. Тогда в Вышке был такой  тренд. А потом через два года в штат перешла. От меня ожидали всяческой РКИшности. И я стала вести методику преподавания РКИ, и сам РКИ тоже. Еще было академическое письмо по-английски, тогда оно было обязательным предметом.

Кажется, это все, первые два года я мало преподавала. А потом образовалась  магистратрура РКИ, и там уже добавились курсы по лингвистике: семантика, эритажный язык. Тогда еще были прагматика и анализ  дискурса, потом они как-то отпали. Идея была в том, чтобы это был РКИ,  как бы это сказать,  без “советского наследия” и чтобы это была лингвистика усвоения языка. И сразу уже на первых курсах был аншлаг, очень много заявлений, было из кого выбирать.   

Театральный роман

— Что самое необычное Вы делали в рамках деятельности, связанной со школой лингвистики?

— Ну,  вот у нас с Анной Леонидовной (прим.: Леонтьевой) был  театральный курс по РКИ, где мы ставили со студентами спектакли. 

— Это был какой-то Ваш авторский курс? Расскажите про него подробнее.

— Во-первых, он был рассчитан на разные уровни. Имелось в виду,  что каждый берет столько, сколько может унести. Это было очень здорово. Мы решили ставить  “Два клена” Шварца и сначала просто играли с фольклором, а потом постепенно стали работать с текстом. Но тут у нас начались события. Наша первая труппа развалилась буквально в несколько недель. В общем, все стало стремительно схлопываться. 

— А Вы помните, как пришла идея создать такой курс?

— Вообще, эта идея использовать всякие театральные штуки для обучения иностранному языку у меня всегда была. Это раскрепощает, снимает так называемые “аффективные фильтры”. У меня был курс “Русский через  призму литературы, кино и драмы”. И там я использовала, какие-то импровизации, актерские техники, вот это вот всё.

А потом я познакомилась с такой Юлией Немировской из Орегонского университета, и оказалось, что она ставит студенческие спектакли уже чуть ли не 20 лет. Там у них начиналось это как просто “русский через”, а потом переросло в настоящий театр, с фанатами, премьерами, освещением в прессе и т.д..  Это стало культурным событием в их городе. И вот я зазвала Юлю к нам на мастер-класс и очень  воодушевилась им. Я и раньше ставила  спектакли с детьми эритажниками, и мне этого очень не хватало. А тут и Анна Леонидовна (прим.: Леонтьева) тоже очень загорелась этим делом. И мы с ней были такие Станиславский с Немировичем-Данченко. Буквально как  в “Театральном романе”. Мне в какой-то момент пришлось уйти на дистант, и вот Аня, как Иван Васильевич, с актерами, а я, как  Аристарх Платоныч,  — “телом в Калькутте, душою с вами”. 

— Вам бы хотелось его ещё как-то возродить, этот курс? 

— Ну, там много сложностей. Первый раз у нас просто аншлаг был невероятный. К нам пришло больше 20 человек в группу, и мы там навели такой строжак, чтобы поответственнее относились: пропускать нельзя, опаздывать нельзя, роли учить 24 часа в сутки (это нас Юля научила). И все ходили, не пропускали, да еще и радовались, как им повезло. А потом все уехали в свои Германии, Италии, Франции, Голландии, и в результате нам пришлось набирать актёров буквально за месяц до окончания курса, потому что просто всё разваливалось. И мы уже поняли, что не успеваем, и тогда пришла идея снять фильм вместо спектакля. Зато теперь можно его пересматривать, с попкорном. Так что нет худа без добра. 

На второй год худо-бедно тоже набралось некоторое количество студентов, пришли ещё старые наши актеры, это вообще с этими группами известная история. Там такой костяк набирается, который ходит уже не за кредиты, а за красивые глаза. Да, и я забыла сказать, что под это дело мы организовали ПИС (прим.: проектно-исследовательский семинар). У нас были прекрасные ассистенты (многих из них мы тоже потеряли). 

Другие игры 

— Расскажите про другие начинания, или что Вам удалось ещё сделать такого интересного, необычного за время работы в Школе лингвистики?

— Этот театр мы заменили другими играми. Это как раз конек Анны Леонидовны – использование аутентичных игр. Мы тогда решили создать какой-то такой пул этих игр в рамках ПИСа, и в результате надеемся набрать группу по коррекционной грамматике, может быть, уже в этом году. Кстати, очень удачный семинар получился, у нас были очень хорошие “прожектёры”. Мы продолжаем в этом году.

Ещё у нас был такой проект, не знаю, застали ли вы его, по кино, как песня (речь идёт о проектно-исследовательском семинаре “ЩаСпою”, в рамках которого участники готовят учебные материалы по РКИ по текстам песен — Прим. ред.). Тоже ПИС. Мы выбирали фильмы и готовили к ним всякие материалы в Степике. У нас много всего накопилось, но, к сожалению, не довели до ума это. 

— С песнями у них вроде сейчас хорошо пошло.

— Да, очень хорошо. Но мы-то замахнулись на большие жанры. Мне хотелось разработать специальный формат для самостоятельной работы с фильмами. Почти получилось. Но я все еще надеюсь довести это до какого-то приличного вида. 

— Что Вы считаете самым важным из того, чего вам удалось достичь в рамках ШЛ? Чем Вы больше всего гордитесь?

— Это не моя тема. Даже не знаю.


                        Пандемийная тема

—  А вот, кстати, вы хотели спросить про ковид. А он сыграл некоторую роль в моих достижениях. Именно благодаря ковиду и сэкономленному на дороге времени я сделала нашу методику в формате перевернутого класса. И тем самым, мне кажется, я сэкономила немало времени на более практические занятия. Это, пожалуй, можно записать в графу достижений.

Интересно, сначала казалось, что дистанционно вообще будет невозможно работать, особенно преподавать язык. Но со временем я даже приобрела вкус к этому. И даже какие-то форматы мне казались более удачными в таком модусе. Даже, когда это всё закончилось, честно говоря, было как-то неохота возвращаться. Но, на самом деле, как только попадаешь в аудиторию, понимаешь, насколько это более эффективно, насколько это более живо. И даже то, что, мне казалось, так удачно получилось в зуме, в каком-то смысле удалось перенести в аудиторию. Так что я всё-таки за аудиторию. За живых людей, а не квадратики.

Страна Касталия 

— Какие люди оказали на Ваш взгляд наибольшее влияние на облик ШЛ и на Вас, как на её сотрудника и как на лингвиста?

— Конечно,  отцы-и-матери-основатели. Конечно, Екатерина Владимировна. Сам стиль ее руководства - оптимистичный, веселый,  задорный, я бы сказала. Идеальный начальник, по-моему. Никакого формализма, никакого “начальствования”. При этом удивительно  умеет  все организовать. Крепость вокруг школы, которая ограждает тебя от всего внешнего.  А нам остается только спокойно заниматься своим делом в стране Касталии. 

— Наблюдаете ли вы  какое-то отличие ШЛ от тех мест, где Вы работали до неё? 

— Ну, наверное, в атмосфере любви, дружелюбия, неформальности. Вот это отличает, наверное, от других мест.

Студенты

 — А можете ли Вы отличить студентов, которые приходят учиться в школу лингвистики, от студентов в других местах? 

 — Студенты разные, но те, кто заинтересован, действительно имеют возможность заниматься настоящей наукой. И это начинается практически сразу: курсовые, НИСы, лаборатории. Я могу сравнить с американскими университетами. Мне кажется, там не ожидается от студентов бакалавриата оригинальных исследований. И экспедиций таких нет налаженных. А здесь настоящая профессиональная деятельность уже на самых ранних этапах. И это, конечно, прекрасно! 

«Во-первых, это красиво»

— Последний вопрос: как объяснить человеку, никак не связанному с лингвистикой, чем мы тут занимаемся? 

— Мы тут занимаемся … языком. То есть тем, как он устроен, как работает, как используется, как развивается,  как  усваивается. И как всё это смоделировать, при помощи технологий или научного аппарата. Наверное, этим мы занимаемся

— А почему это важно?

— Ну, во-первых, это красиво. Но человеку, не имеющему никакого отношения к лингвистике, это легко теперь объяснить, потому что очевидно практическое применение лингвистики. Это и распознавание речи, и ИИ: Сири, Алиса, и автоматические переводчики, и обработка текстов. Вот для этого всего надо знать, как язык устроен, как он работает и т.д. Ну, а с философской точки зрения:  язык действительно настолько неотделим от человека как вида и отличает его от других  видов. Разбираясь в том, как устроен язык, понимаешь во многом и про человека. 

                                                        С Екатериной Леонидовной беседовала Полина Леонова